Я провела в детдоме два года и расскажу, почему не нужно дарить сиротам новогодние подарки

Детям-сиротам все еще принято дарить на праздники игрушки и мешок сладостей.

Благотворители приходят на елки в учреждения, отдают ценные подарки, фотографируются и уходят. Они оставляют детей один на один с их проблемами и переживаниями и вместо участия дают пусть и желанную, но бесполезную для ребенка вещь.

Я провела в детском доме два года и для Т⁠—⁠Ж и «Афиша Daily» расскажу, почему подарки для воспитанников — не лучший вариант поддержки. Гораздо полезнее для меня был опыт общения с наставницей из фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам»  , которая делилась со мной опытом и всегда была готова помочь. Расскажу, как я попала в детский дом, как себя ощущала в нем и как у нас проходили новогодние праздники.

Я родилась в 2002 году в маленьком поселении Кленовское в Москве. Какое-то время росла с мамой и бабушкой, но затем в нашей семье появился отчим, которого я называю отцом. По рассказам бабушки, он начал жить с нами, когда я ходила в детский сад. Родного отца не знаю: они разошлись с мамой почти сразу после моего рождения.

Мама работала на заводе: делала губки для ванны. Иногда брала работу на дом, и я ей помогала. Отец был дальнобойщиком — виделись мы редко, и я забывала, как он выглядит. В 2009 году родилась моя сестра. Мама и отчим не были официально женаты, и он не был записан как наш отец — позже это сыграет свою роль.

В детстве отношения с отцом у меня были трепетные, несмотря на расстояние. Он привозил мне и сестре подарки: кукольные домики, планшеты, цветы, сладости. Отношения с матерью у меня были напряженные, мы часто ссорились.

Однажды мама выпивала дома и попросила меня сходить в магазин, купить сестре шоколадное яйцо. Так получилась, что продавщица обсчиталась со сдачей. Дома мама накричала на меня: она считала, я потратила эти деньги на что-то другое. После она взяла меня за волосы и потащила через весь поселок. Это видели другие люди, но никто не вступился.

После этих слов я вырвалась и спряталась в кусты. Она искала и звала меня, а потом села и заплакала. Я вышла из кустов и пошла домой так, чтобы мама меня заметила. Дома я рассказала все бабушке и легла спать рядом с ней. Утром мама протрезвела и позвала меня в магазин, где продавщица вернула ей сдачу. Даже после этого она не извинилась.

Я всегда жаловалась отцу, если была такая возможность. Но после становилась еще более злым врагом для мамы и получила от нее кличку «семейный стукач». Отец защищал меня, только когда находился рядом, а его разговоры с мамой не помогали решить нашу проблему.

В 2013 году алкоголь стал косвенной причиной смерти мамы. Как-то отец дал ей 37 000 ₽, чтобы выплатить долг за квартиру, но она пошла выпивать на них со знакомыми. В состоянии алкогольного опьянения мужчина, который находился в одной квартире с мамой, стал требовать у нее деньги. Когда получил отказ, начал драться с ней, а потом зарезал. Все это видела его женщина, но она никак не помогла маме. Убийца получил пожизненный срок.

Несмотря на плохие отношения с мамой, мне было трудно пережить ее смерть, как и всей семье. Я не хотела ходить в школу, где нужно было выступать на концертах в честь 8 Марта. У всех детей были мамы, а у меня нет. Кто-то из одноклассников даже подшучивал надо мной, а учителя почему-то не хотели идти навстречу и говорили, что стоит готовиться к таким праздникам наравне со всеми.

После смерти мамы отец оформил опекунство надо мной и сестрой, процесс занял где-то три месяца. Все это время мы жили в квартире его родителей.

Гибель мамы как раз пришлась на мой подростковый возраст, когда у нас с отцом начались конфликты. Сейчас я понимаю, что многое делала не потому, что хотела, а назло. Например, курила, выпивала алкоголь, убегала ночью из дома. За это отец наказывал меня: мог оставить без телефона или интернета на какое-то количество дней, куда-то не взять, например в кино, или не отпустить увидеться с друзьями.

Физического насилия не было, но однажды я получила по попе за то, что тайком ушла из дома ночью на речку купаться и выпивать с друзьями. Отец заметил, что меня нет, и повесил на входную дверь стакан с ложками. Когда я вошла, стакан упал — из-за шума меня засекли, а потом наказали.

В процессе оформления опекунства мы с отцом посещали семейного психолога. А потом из-за конфликтов он сам попросил помощи психологов у опеки. Я всегда говорила специалисту, что мне не нравится чрезмерный контроль. Отец, например, сам выбрал мне платный колледж, в который я поступила после девятого класса. Он платил за него около 60 000 ₽ в год.

Он сделал это, чтобы я училась поближе к его работе и была возможность привозить меня, а потом забирать. Когда все ребята после пар шли гулять, я ехала под надзором домой.

Возможно, отец переживал за меня, но тогда я этого не понимала и хотела свободы. Психолог вставала на мою сторону и советовала отцу позволить мне делать то, что хочется.

В колледже я училась на экономиста — это давалась легко, так как я дружу с математикой. У меня были отличные оценки, а преподаватели считали меня одаренной. Отношения со сверстниками тоже были хорошими: я экстраверт, поэтому мне легко обзавестись приятелями.

Но переломным моментом в обучении стал конфликт с преподавателем по главному предмету — экономике. Почему-то именно от меня всегда требовали больше, чем от других.

Преподаватель давала мне самые сложные уравнения и задачи. Так произошло и на зачете, который я завалила по этой причине. Не успела расписать решение сложного уравнения за 15 минут, но назвала ответ. Преподаватель не засчитала его и отправила на пересдачу, которая была платной.

Я знала, что приду домой и меня снова накажут. Так и произошло — и это стало пиком кризиса в наших отношениях с отцом.

На сессиях я сама подводила психолога к тому, что хочу жить в детском доме. А когда меня прямо спросили, хочу ли отправиться туда, ответила да. Так в 16 лет я оказалась в детском доме в Подмосковье.

Условия в детдоме были хорошими: вкусная еда, новая и чистая одежда, у меня даже была отдельная комната. Но я жалела о своем решении: вместе со мной забрали сестру, так как мы обе были под опекой отца. Я не знала, что так случится.

Отец приезжал к своей дочке, поэтому мы с ним тоже виделись. В течение нескольких месяцев он доказывал свое отцовство, а где-то через полгода забрал сестру домой. А я так и осталась в детском доме. Сначала мы не общались и долго держали друг на друга обиду, но потом я стала созваниваться с ним и даже приезжать в гости.

Друзей в детском доме у меня почти не было. Я чувствовала себя другой: тогда мне уже не нравились вредные привычки подростков и их грубые разговоры. Там я была не на своем месте. Я попала в детский дом уже взрослой, когда успела привыкнуть к жизни в семье. У меня была тактика: «дотерпеть до 18».

Когда на втором курсе меня отчислили, я поступила на специальность «Торговое дело» в другой колледж. Старалась меньше времени проводить в детдоме и приезжала только вечером после учебы: поесть, сделать домашнее задание и поспать. За два года в учреждении у меня появилась только одна подруга, но ее забрали опекуны.

Мне было жаль многих маленьких детей, поскольку они не знали, что такое родительская любовь. Я видела и недавно родившихся малышей, от которых отказались.

Старалась помогать советами другим воспитанникам. Одна девочка как-то рассказала мне, что встречается с мальчиком, который уговаривал ее на первый секс. Ей тогда было 14 лет. Я старалась отговорить ее и предупреждала, что с его стороны это может быть несерьезно. И сильно переживала, когда у меня все-таки не получилось.

Я думала, что детям в детском доме не хватает внимания и общения с психологами. Мы жили по семь человек «семьями» — так назывались группы детей разного возраста, в которые нас объединяли. За каждой семьей закреплялось две нянечки, и те делали все, что могли: дарили много любви, заботились о нас. Но на каждого все равно не хватало времени.

Психолог в детском доме общалась со мной как с ребенком. Она давала тесты с закрытыми вопросами о суициде и селфхарме, но не спрашивала о моих истинных переживаниях. Иногда психолог просила рисовать какие-то картинки. Мне было без пяти минут 18, а я изображала слоника. Мне это не нравилось и казалось странным.

Когда я переехала в детский дом, в нем уже наладили работу добровольцы фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Мне тоже назначили наставницу примерно через месяц после того, как я стала там жить. Мария интересовалась моими успехами, ходила со мной по магазинам и кино. Благодаря ей мне было проще эмоционально переживать нахождение в детском доме.

Однажды женщина с двумя детьми, которым было 16 и 20 лет, оформила надо мною опеку. Пребывание в ее семье было недолгим — примерно месяц. У нас не получилось найти общий язык: я чувствовала, что она взяла меня из-за материальной нужды. Тогда я спровоцировала конфликт, потому что сама хотела вернуться в детский дом. Мария отвозила меня обратно и поддерживала.

Мы выстроили близкие отношения: я всегда могла обратиться к ней за советом. Мне нравилось, что она меня ничему не учила, а делилась своим опытом. Когда было тяжело на душе, я говорила с ней. Мария даже пришла ко мне на выпускной в колледже. Она давала мне внимание, которого очень не хватало. Именно поэтому и удалось ей довериться.

В детском доме было много активностей. Мы готовили концерты на разные праздники, например Новый год. И за это нам всегда дарили подарки.

Перед праздником мы писали три материальных желания на листке и отдавали нянечке. Нас предупреждали, что желания должны быть «в пределах разумного», дорогие гаджеты и брендовую одежду не дарили. Но дети все равно о таком писали.

После концерта обычно сразу подходили неизвестные люди, протягивали подарки, и воспитанники иногда огорчались, когда не получали те дорогие вещи, что хотели. Благотворители же зачастую не общались с нами, не называли своих имен. Они просто фотографировались и уходили.

Детям помладше было приятно, что им уделяют внимание, пусть и таким способом. Некоторые из них грустили, когда тот, кто давал подарок, уходил и не возвращался. Детям постарше было уже все равно. Они не ценили подарки, передаривали их или продавали. Это было одним из видов протеста.

Я была рада подаркам. В детском доме застала только один Новый год, тогда просила фен и плед. Феном пользуюсь до сих пор.

Но я думаю, лучшим подарком для детей из детских домов было бы общение, потому что его очень не хватает. После выпуска из учреждения некоторые не могут наладить социальные контакты и быт. Я слышала такие истории. Бывшие воспитанники не приучены работать и думают, что сиротам все достается просто так.

Также им тяжело находить общий язык с другими людьми. Они могут не доверять, ведь взрослые, которые в их детстве проявляли внимание с помощью подарков, всегда куда-то уходили.

К счастью, нас в детском доме учили делать уборку, стирать, мыть посуду, готовить пиццу и пирожки. У многих воспитанников, с которыми я списывалась, жизнь сложилась хорошо: они работают, и у них есть свои семьи.

Мне повезло, что я провела в детском доме всего два года. После совершеннолетия сразу уехала жить в свою квартиру в Некрасовке, которую выдало государство. Мы с детским домом заключили договор о моем сопровождении в течение года, но расторгли его раньше, так как я со всем справлялась. Тогда мне помог опыт жизни в семье.

Но мне было сложно ладить с соседями, бывшими воспитанниками детского дома. Они часто шумели, могли выкидывать из окна пивные бутылки.

Пока действовал договор, ко мне приходил социальный работник. Он следил за тем, чем я занимаюсь: работаю ли, готовлю ли еду, не приобрела ли вредных привычек. Соцработник смотрел, не сдаю ли я квартиру — слышала, что это распространено среди бывших воспитанников, которые не хотят работать. Также я могла приезжать в детский дом и бесплатно брать нужное количество разных продуктов на протяжении этого года.

После выпуска я решила найти своего родного отца. Почему-то стало интересно, как он выглядит и чем живет. У меня была его фотография, а еще я знала имя. Отыскала в социальных сетях через знакомых, написала и предложила встретиться. Он был удивлен, но оказался не против. Родной отец живет в Подмосковье, примерно в 30 километрах от меня, со своей женой.

Мы начали общаться и даже стали видеться. Но во время одного из застолий в доме отца я подслушала разговор его жены с другим гостем: тогда и узнала, что она против нашего общения. Своих детей у них нет, и по этой причине, видимо, она стала испытывать ко мне неприязнь. После этого я предложила отцу просто созваниваться, так как вся ситуация была неприятна. Этот вариант его устроил.

С отчимом мы тоже наладили отношения, просто открыто поговорили. Теперь я вижусь с ним и сестрой почти каждые выходные, и мы не таим друг на друга обид.

После выпуска из детского дома я продолжила общение с Марией, и у нас до сих пор теплые отношения. Мы созваниваемся, но видимся реже, так как я много работаю. Хотя стараемся встречаться раз в год.

Общаясь с ней, я тоже не раз задумывалась о помощи другим. Но понимаю, что для меня это слишком сложно. У меня не хватило бы навыков, чтобы грамотно помочь нуждающемуся ребенку — выстроить с ним долгую коммуникацию, дружбу. Боюсь, что наврежу и буду об этом жалеть. Когда есть порыв помогать, подкармливаю бездомных животных и отправляю пожертвования в приюты.

Сейчас работаю барменом в санатории: готовлю и наливаю чай, кофе и другие напитки пожилым людям. Получаю 63 000 ₽. Этого вполне хватает.

Я замужем, и у меня хорошие отношения с семьей любимого человека. Мы познакомились еще в школе, когда я была в седьмом классе, и долго дружили. А когда мне исполнилось 20 лет, начали встречаться. Через год обручились.

Живу в его квартире в Подмосковье, так как отсюда ближе до работы, чем от моего жилья. Но по выходным порой приезжаю к себе.

Муж работает полицейским и получает высшее образование, чтобы повысить звание. После этого у нас в планах мое высшее образование — два платных мы пока не потянем, а он отдает 120 000 ₽ в год. Я хочу выучиться на экономиста и стать бухгалтером или заняться банковским делом.