Мы взяли под опеку подростка с тяже­лым прошлым: вот как справляемся со сложностями

Я никогда не планировала стать приемной мамой, но судьба сложилась иначе.

В 2024 году мы с мужем стали опекунами 11-летней Кати, которая пережила жестокое обращение и смерть матери. Сначала мы быстро поладили, но позже начались серьезные трудности: Катя отказывалась слушаться и что-либо делать. Найти общий язык с девочкой мне помогают в Центре добрых перемен  . Расскажу, с какими трудностями я столкнулась и как их решаем.

Нам с мужем почти по 50 лет. Живем в Москве, есть двое родных детей: 28-летняя дочь и 16-летний сын. В 2023 году с нами связался знакомый родителей моего мужа: он хотел, чтобы мы забрали к себе его внучку Катю.

Мужчине было 78 лет, они вдвоем жили в Ставропольском крае. Отец девочки сидел в тюрьме, она его совсем не знала. Мать погибла от алкоголя. Дедушка переживал, что из-за преклонного возраста может не дожить до совершеннолетия Кати. Боялся, что она останется одна и попадет в детский дом. А нас он знал, считал хорошими и добрыми людьми, поэтому был готов доверить воспитание внучки.

Поначалу мы с мужем избегали этой темы, потому что не планировали становиться приемными родителями. Но дедушка постоянно звонил, и в какой-то момент мы начали общаться с Катей по видеосвязи. Она с удовольствием созванивалась, легко и быстро шла на контакт — ей очень хотелось, чтобы у нее была семья. В итоге договорились с мужем, что нужно съездить и познакомиться с девочкой.

В марте 2024 года я отправилась в Ставропольский край: пожила там три дня, пообщалась с Катей. Увидела, что она травмированная и израненная: когда девочка волновалась, у нее тряслись руки, она пугалась резких звуков. Ей не хватало любви и женского внимания — поддержки и советов от мамы. Мне стало очень жалко ребенка.

Я работаю при храме куратором по социальной работе. Среди моих подопечных есть выпускницы детдомов — им по 30—40 лет, некоторые уже родили детей. У многих из них не устроена жизнь: нет образования, работы, они выживают как могут. Мы с мужем не желали Кате такой судьбы, поэтому решили забрать к себе — показать, что такое семья, и дать шанс на счастливое будущее.

Я пошла в Школу приемных родителей, где со мной начали работать педагоги и психологи. Они рассказали, какой сложный путь нам предстоит пройти. Но я действовала так, как подсказывало сердце. Осознание трудностей не останавливало. Спустя год могу сказать: принять такое решение разумно нельзя — многое просто невозможно предугадать.

Дедушка хотел, чтобы Катю взяли под опеку, — мы так и сделали. Оформление документов заняло три месяца и прошло легко, потому что у нас уже были дети. Старшая дочь не жила с нами, а сын выступил против этой идеи. Но мы объяснили, что хотим помочь девочке, — и он смирился.

В августе 2024 года мы привезли Катю в Москву. У нас сразу же установилась необъяснимая связь: она стала называть нас мамой и папой и быстро всех приняла. Девочка старалась, охотно соглашалась помочь по дому. Ей все было интересно: мы вместе гуляли, выбирались в поездки.

Поначалу Катя в подробностях рассказывала о детстве: мама постоянно пила, ее сожители били девочку, есть было нечего — ужасные картины. Дедушка приезжал навестить внучку и радовался, что все осталось в прошлом: сейчас она в хороших условиях, есть прекрасные возможности для образования и досуга. Мы по сей день общаемся.

В октябре-ноябре у Кати начался протест. Она ничего не хотела: школа, спорт, прогулка — на все говорила «нет». У девочки были большие пробелы в учебе: в прежней поселковой школе на пропуски уроков смотрели сквозь пальцы, а оценки натягивали. Мы с мужем были готовы помочь: у меня педагогическое образование, у него — математическое. Но Катя отказывалась.

В Школе приемных родителей говорили, что такое поведение — способ выразить внутреннюю боль и стресс, с которыми ребенок пока не умеет справляться иначе. Нас предупреждали, что ребенок может быть капризным или агрессивным, потому из-за резких изменений в жизни испытывает страх, тревогу, недоверие. Часто приемные дети проверяют границы: можно ли доверять этим взрослым? Останутся ли они рядом, несмотря ни на что?

Супруг много работает, поэтому воспитанием занималась я. Была постоянно в стрессе и на взводе. Впервые в жизни поняла, что мне нужна помощь, и обратилась в семейный центр «Оберег». Это связующее звено между государственным отделом опеки и семьей, где помогают и сопровождают приемных родителей. В центре с нами постоянно были на связи, помогали с юридическими и другими вопросами. Катя уже занималась там с психологом.

В «Обереге» мне не смогли подобрать специалиста, но посоветовали обратиться в Национальный фонд защиты детей от жестокого обращения.

В декабре 2024 года я познакомилась с Национальным фондом защиты детей от жестокого обращения и его Центром добрых перемен. Меня сразу впечатлили специалисты и психологи: они внимательно выслушали, быстро поняли проблему и поддержали. Я поняла, что здесь мне помогут.

После новогодних праздников мы начали работу. С учетом наших пожеланий Центр составил программу, в которую вошли индивидуальные и групповые занятия для меня и Кати. Посещаем их раз в неделю.

Я общаюсь с психологами индивидуально и всего за час-два мой ресурс восполняется. Специалисты готовы выслушать, поддержать и подсказать. Они всегда находят нужные слова и дают полезные техники. Особенно благодарна психологу Анне — звоню ей, когда мне плохо, и она всегда откликается. Посещаю групповые встречи, на которые ходят другие приемные родители: когда слушаешь чужие истории, становится легче.

В детской группе Катя занимается с ребятами: они разговаривают, танцуют, рисуют, устраивают чаепития. Ребенок всегда выходит оттуда в хорошем настроении — и это идет на пользу всей семье.

Также проводим совместные сессии вчетвером — с Катей и двумя психологами. Например, однажды на такой встрече я призналась, что не знаю, как пробить «стену». Специалисты объяснили, как наладить контакт: главное — терпение и постоянное общение с ребенком. Вместе с Катей мы размышляли, как не скатываться в конфликт, и она прошла путь от полного отрицания и протеста до диалога.

Благодаря терапии наша с Катей коммуникация улучшилась. Раньше, когда я о чем-то просила, девочка сразу же отказывалась. У меня не было опыта сопротивления со стороны родных детей, поэтому я злилась и все заканчивалось ссорой. На занятиях специалисты объяснили Кате важность уважения и ответственности, а мне — подсказали, как себя вести, и дали работающие методики.

Одна из них — «красная карточка». Прежде я бесконечно повторяла одно и то же, например «Катя, сделай уроки», — и она раздражалась. Теперь же первый раз я проговариваю просьбу спокойно, второй — напоминаю, а на третий — предупреждаю: «Следующий заход — с красной карточкой». Это значит лишение всех гаджетов: телефона, компьютера и телевизора.

Система поощрений в нашей семье тоже есть. У Кати появились две подруги — в школе и театральном кружке. Для нее важно, чтобы мы разрешали одной из них приходить в пятницу с ночевкой. Девочкам комфортно вместе: они танцуют, снимают видео, рисуют, что-то обсуждают и готовят. Мы говорим Кате: «Если неделя проходит спокойно, Таня может остаться». И дочь старается.

Катя — творческая девочка. Она прекрасный рассказчик: интересно подает истории из книг, воодушевленно делится событиями дня. Сейчас она совсем не читает, но первое время, когда еще открывала книги, мы с мужем увлеченно ее слушали. У нее настоящий талант.

Хорошо Кате даются английский язык и гуманитарные предметы. Но решить проблемы со школой пока не получается. Классный руководитель говорит, что потенциал есть, но она ленится и пропускает занятия. Доходило до того, что я отводила девочку на уроки, чтобы она не сбежала, а сын стоял у входа и не выпускал ее. Это помогало.

В какой-то момент Катя начинала заниматься рисованием, но бросила, хотя способности есть. Причина — снова сопротивление: девочка просто не хочет, и заставить ее невозможно. Раньше мы много ругались из-за этого, но сейчас постепенно находим общий язык — и ситуация улучшается.

Психологи говорят, что пока идет адаптация, дополнительные занятия не в приоритете. Наша основная цель — наладить контакт, и тут главное — не уходить в бытовые конфликты.

Наши отношения все еще неидеальны. В феврале и марте Катя много хамила и грубила. Дома может быть сумасшедший бардак — разбросанные вещи, немытая посуда. Я с таким раньше не сталкивалась, поэтому могла разозлиться.

Тем не менее учусь сдерживать агрессию, потому что иначе будет хуже. У нас образовалась взаимосвязь: если у меня плохое настроение — у Кати плохое, и наоборот. Поэтому говорю ей: «Нам с тобой надо держаться: от нашего настроения зависит атмосфера в доме».

Иногда уходим в юмор. Например, когда Катя злится и говорит, что уедет от нас, я шучу: «Катя, куда ты денешься? Вместе будем, вместе. Нет у тебя выбора. Все, терпи маму такую». К счастью, она девочка болтливая, незлая и обижается недолго, даже если наказали.

Еще оказалось, что Катя верующая. Когда я впервые приехала к ней в поселок, мы пошли в храм. Там она призналась, что тайно покрестилась в десять лет — дедушка-атеист был против. Сейчас раз в две недели ездим на литургии, потихоньку учим молитвы. Она охотно бывает на колокольне, где я работаю звонарем, с интересом участвовала в пасхальных приготовлениях.

Мы стараемся делать жизнь Кати интересной и насыщенной: ходим в театры, организуем поездки, устраиваем семейные праздники, делаем ей подарочки, радуем чем-то приятным. Стремимся, чтобы она чувствовала нашу любовь и заботу.

Каждое утро, подходя к ее комнате, я говорю: «Господи, помоги», потому что могу услышать в свой адрес что-то грубое. Но я учусь любить, прощать и решать проблемы мирно. Я верующая и считаю, что появление в нашей семье Кати — неслучайно.

Иногда спрашиваю у психологов центра, сколько продлится период адаптации. Они отвечают, что у всех по-разному, и не могут назвать даже примерные сроки. Но мы видим прогресс, поэтому посещаем все занятия и ничего не пропускаем. Это настоящая помощь.