Как я лечила рак груди в Германии

Я живу в Германии 25 лет. Мне 53 года. Сама работаю в области медицины: 20 лет стажа эхокардиографистом в крупных клиниках. Это никак не повлияло на качество моего лечения, но личный опыт ежедневного контакта с раковыми больными (им делают эхо-УЗИ сердца в рамках химиотерапии по протоколу) сформировал у меня особое отношение к онкологическим заболеваниям, сложилось ощущение, что такое наверняка может случиться и со мной, нет абсолютно никакого страха перед этим, как-то обострено ощущение необходимости регулярно, рутинно, контролировать свое здоровье.

Когда-то, ещё в РФ, после рождения дочери в 1994, у меня диагностировали так называемую «мастопатию», хотя ни разу не делали ни УЗИ, ни маммографии. С этим «диагнозом» я эмигрировала в 27 лет, обратилась уже на месте к женскому врачу, ко мне прислушались, и я стала проходить регулярные обследования в виде маммографии и УЗИ, естественно, за счёт медстраховки.

Сразу хочу пресечь некоторые, мягко говоря, ненаучные утверждения отдельных дам о том что «облучение на маммографии стимулирует развитие рака груди». Пожалуйста, это не ко мне, да и недавно опубликованы результаты большого многолетнего исследования, посвящённого государственной программе маммографического скрининга, которая начала в Германии свою работу в 2005 году. По данным исследования, уровень смертности от рака груди среди участниц программы оказался на 20-30 процентов ниже, чем у тех, кто не участвовал в скрининге. И это, как подчеркнула президент Федерального ведомства по радиационной защите (BfS) Инге Паулини (Inge Paulini), представляя результаты исследования, «консервативная оценка», то есть реальный эффект может быть еще выше. Исследование доказало: участие в программе маммографического скрининга хотя бы один раз в возрасте 50–69 лет снижает риск смерти от рака груди на 20-30 процентов. Рак чаще выявляется на ранних стадиях заболевания, что повышает шансы на успешное лечение. При этом, согласно исследованию, влияние таких факторов, как курение и наследственность, на результаты оказалось незначительным.

Я начала проходить такой скрининг несколько раньше, лет с 30. Последние несколько лет у меня была замечена маленькая структура слева, которую не было видно на маммографии, она была заметна только на УЗИ. Надо ещё заметить, что я последние 15 лет живу и работаю в Ганновере, а когда-то жила в Баварии, в Вюрцбурге, там и начинала обследоваться. Когда переехали в Ганновер, я продолжала ездить на обследования в Вюрцбург, в Praxis (практику) одного профессора радиологии. Во-первых очень хорошо, когда ты обследуешься у одного и того же человека, который уже знает, что и как у тебя выглядит и может сравнить со старыми снимками, а, во-вторых, у меня там живут родственники, и я всегда совмещала поездку к ним с визитом на обследование. Страхованию все равно, где я лечусь, в ФРГ у так. наз. «кассовых» (= обяз. мед. страхование) пациентов свободный выбор клиник и терапевтов, мне все всегда оплачивают.

Итак, в феврале 24-го гинеколог, которая у этого профессора делает сонографию (УЗИ) в дополнение к маммографии, сказала мне, что структура не выросла, не изменилась ее форма, но она вызывает лично у неё некоторые сомнения, поэтому она рекомендует приехать не через год, как обычно, а месяцев через 6.

Я вернулась в Ганновер. Я сама работаю в крупной университетской клинике, в которой имеется своя Frauenklinik, гинекология с большим центром по лечению заболеваний груди. Я обратилась туда, чтобы «взять второе мнение», как называют это в ФРГ. Этот визит проходил также в рамках медицинского страхования. Мне сделали УЗИ И 3д-маммографию. Структуру на УЗИ не увидели, на 3D не увидели новообразований, вызывающих подозрение в злокачественности. Я хотела сделать за свой счёт МРТ груди (в Германии, пока у тебя нет диагноза «рак груди», или каких-нибудь других важных обоснований, это обследование груди не делается за счёт страхования, оно стоит в районе 600 евро, в принципе, каждый работающий может себе позволить), мне сказали, что пока необходимости нет, но, если есть дальнейшие сомнения, лучше обратиться к тому специалисту в Вюрцбурге, который видит эту структуру, через 6 месяцев, как и рекомендовано. Что я и сделала.

В начале сентября, во время своего очередного отпуска, я отправилась в Вюрцбург. Гинеколог сделала УЗИ и сказала: «Все, больше не ждём, делаем биопсию». И мне назначили прийти через 4 дня. Я могла бы остаться у родственников, но решила ехать домой. Тогда, в сентябре 24-го, мне пришлось ездить на ICE (скоростной экспресс) в Баварию из Нижней Саксонии в течение 10 дней 3 раза, это обошлось, потому что билеты пришлось покупать в последний момент, около 600 евро, которые страхование мне вернуло, потому что я в заявлении смогла обосновать необходимость обследования именно в Вюрцбурге.

Биопсию мне сделали во вторник, а в четверг моя «домашняя» гинеколог в Ганновере получила результаты. Я сама позвонила в практику утром в пятницу. После того, как мне предложили приехать и обсудить результаты, я сразу поняла, какими они будут. Это меня мобилизовало.

Это был последний день моего отпуска и мы с супругом сразу отправились к моему гинекологу. В этой практике работают трое врачей. Моя врач была в отпуске. Её коллега быстро объяснила мне результаты, выдала на руки результаты биопсии. Она предложила мне организовать консультацию в одном из центров лечения рака груди, в Ганновере их как минимум 2 (мне известных). Я отказалась и сама сразу поехала в свою клинику, направилась в регистрацию гинекологии, центра по лечению рака груди.

Там я предъявила результаты биопсии и другие письма от радиолога, который меня наблюдает. Мне предложили прийти на приём через 2 недели. И тут я впервые в жизни спекульнула на том, что я сотрудница клиники, постоянно работаю с пациентами из гинекологии, делаю им Эхо в рамках химиотерапии. Я обычно, ни на приёме в своей униклинике (у меня не очень здоровый супруг, он состоит на учёте в нескольких специальных клиниках, и мы регулярно бываем на контрольных обследованиях), ни в городе у других врачей никогда не говорю, что я медицинский работник, знаю из личного опыта и рассказов коллег, что иногда чувствуешь себя скованно, если тебе, грубо говоря, «смотрят в руки».

Когда узнали, что я «местная», мне назначили прийти в среду, через 4 дня. Это сегодня, год спустя, почитав и поговорив с врачами, я понимаю, что пару недель при опухоли, которую я носила в груди лет 7-10, пара дней роли не играли, но очень хотелось начать действовать.

Выходные прошли в моральном плане не очень, особенно, если учесть, что я узнала про диагноз за день до своего дня рождения. И что в предварительных результатах биопсии был описан «под вопросом» более редко встречающийся и поэтому более сложно терапируемый вид рака. Плюс к этому добавился гнев по отношению к себе и к врачам из-за того, что я не настояла на проведении МРТ в феврале, тогда бы лечение началось на полгода раньше.

В понедельник я должна была выйти на работу, но психически я была на самом дне, и я поехала к своему домашнему врачу, где мне выписали больничный, для начала на месяц. Моя домашняя врач отнеслась ко мне с огромным сочувствием, дала несколько полезных советов, выписала снотворное. Она сказала, что я не обязана его принимать, но «пусть будет поблизости на ночном столике, если что».

Пока я сидела в комнате ожидания, я увидела, что мне кто-то звонит с незнакомого сотового номера, это оказалась моя гинеколог, которая вышла из отпуска и узнала о моем диагнозе. Она очень тепло поговорила со мной, обнадежила. В момент нашего разговора ей сообщили, что пришли окончательные результаты биопсии. Она, узнав, что я сижу у моего домашнего врача, предложила прислать все по факсу, что тут же и сделала. Моя домашняя врач обсудила со мной окончательные результаты биопсии: это оказался гормоноположительный рак, который, как сказала моя врач, неплохо лечится. Никогда я не думала, что буду радоваться тому, что у меня такая, а не другая разновидность раковой опухоли!

В среду я пришла на собеседование в центр рака груди. Назначили на 11:00. Я провела там много времени, с 10:30 до 17:00, и врачи опять не смогли найти опухоль! Как выяснилось позже, она была очень маленькая. К тому же профессор, который делал мне биопсию, тоже был уверен, что у меня ничего злокачественного нет, поэтому не оставил на месте биопсии маркировочный клип. Они по-русски называются тканевой маркер. Врачи, осматривающие меня, сказали, что мне нужно ещё раз ехать к коллегам в Вюрцбург и ставить там клип, иначе они просто не знают, где находится опухоль и где оперировать.

Был уже вечер среды, я была в ужасном моральном состоянии: я знала, что подобные вмешательства в Вюрцбурге делают только раз в неделю, во вторник, т. е., мне нужно ждать ещё неделю, чтобы поставить маркер. Практика была уже закрыта. Я, в ужасном настроении, наговорила на автоответчик и написала мэйл. Каково же было моё удивление, когда на следующий день, в четверг около восьми утра, мне позвонили из Вюрцбурга и сказали: «Садитесь на поезд и езжайте к нам, мы поставим Вам маркер сегодня!». То есть они вошли в моё положение и в порядке исключения предложили постановку клипа в четверг, а не во вторник на следующей неделе!

Я быстро купила билет и рванула. Из поезда я позвонила и сообщила, когда приблизительно буду. Мне поставили маркер, профессор дал подробное описание, куда он поставил клип, для коллег, дал с собой все изображения на CD и пожелал удачи. И сказал, что опухоль была обнаружена на очень ранней стадии лишь благодаря его коллеге-гинекологу, которая делала УЗИ. Я ему ответила, что он должен передать ей мою огромную благодарность (в этот день она отсутствовала, была в отпуске) вместе с коробкой конфет, и что я готова ежедневно приходить к ней и мыть в её доме все полы и сантехнику. Мы вместе поржали.

На следующий день в 8 утра я в Ганновере сбегала в клинику и отдала результаты и снимки с постановки маркера. И мне назначили прийти в следующую среду, потому что накануне, во вторник, пройдёт так наз. «опухолевая конференция», на которой обсуждаются результаты всех обследований и назначается терапия.

Когда я пришла на приём в Центр, со мной обсудили результаты конференции, сказали, когда будет операция, назначили гормональную терапию в виде летрозола и уколов золадекса, эти лекарства замедляют рост гормоноположительных опухолей. За пару дней до операции мне нужно было прийти в клинику, где у меня взяли на анализ кровь, я прошла собеседование с врачом-анестезиологом и мне сделали маркировку радиоактивными веществами лимфоузлов, которые во время операции возьмут на анализ, чтобы узнать, не поражены ли лимфоузлы.

Прийти в стационар мне велели в день операции, 5 ноября, в 6:30. Мы с супругом так переволновались, что перепутали время на часах и я появилась в клинике около 5 утра! Я села в кресло перед отделением, а супруга отправила домой к нашим оставшимся одним двум псам.

Около 7:00 меня привели в мою палату: современная, на две кровати, со своими отдельными душем и туалетом на двоих, с телевизором и телефоном. Моя соседка — пожилая дама с аналогичным диагнозом. Нам выдали белье и антитромбозные чулки. Я оделась сама, моей соседке помогла медсестра. Перед операцией меня отвезли в радиологию и сделали маркирование операционного поля специальной проволокой. Было странное ощущение, когда меня везли в кровати в радиологию и операционную сотрудники транспортной службы, которых я лично знаю.

Последнее, что я помню перед операцией: 2 весёлые молодые девчонки-врачи, ставящие мне катетер и вводящие препараты для анестезии. Проснулась я в послеоперационном помещении с ощущением, что впервые за последнее время наконец-то выспалась. Потому что месяца полтора я практически не спала, так как ночами размышляла, найдут ли мою маленькую опухоль.

Рядом с кроватью стоял медбрат, он попросил меня определить по шкале 0 до 5, какая у меня боль. Я отвечала, мне пару раз добавляли обезболивающее. Примерно через час меня отвезли в палату, где я проспала ещё часа 3, мне все время давали обезболивающее. Около 16:00 ко мне пришли оперировавшая меня старший врач и врач-ассистент, который меня наблюдал. Мой первый вопрос был: «Вы ее нашли?» Ответ был, слава богу, положительный.

К вечеру я окончательно пришла в себя, позвонила родным, попросила сегодня не приходить, не было сил кого-то принимать, а помочь с гигиеной или походом в туалет мне могли и медсестры, которые постоянно заглядывали к нам, измеряли все показатели, приносили еду. В больнице круглые сутки также предоставляется минеральная вода, с газом или без, чай разных сортов, кофе. Очень неплохое и разнообразное меню, можно выбирать из обычного, по-немецки так наз. Vollkost, вегетарианского, учитываются религиозные особенности, особенности здоровья. Тебе дают накануне меню и ты выбираешь. Еду приносят в палату, потом забирают посуду. В отделении можно взять термос и заваривать себе отдельно разные виды чая или набирать в него кофе. К основным блюдам добавляются различные виды йогуртов, мармелад, свежие фрукты и овощи. На второй день пришла социальный работник и объяснила, как организовать реабилитацию и т. д.

На третий день, в четверг, меня выписали. В пятницу я отправилась к моему домашнему врачу и продлила больничный. Также она дала мне рецепт на физиотерапию (лимфодренаж) и выписала специальный бюстгальтер, 2 штуки, которые нужно носить после операции. Я тут же съездила в город и обменяли рецепт на 2 бюстгальтера фирмы Anita, каждый из которых стоит 165 евро, но оба были оплачены за счёт медстраховки. В ФРГ женщине с раком груди положены 2 специальных бюстгальтера в год за счёт медицинского страхования.

Начались послеоперационные будни: я ходила на физиотерапиию, принимала лекарства, потихоньку приходила в себя. В четверг через неделю после выписки состоялся ещё один приём в Центре, где мне сообщили результаты операции: опухоль полностью удалена, нет никакого распространения ни в лимфоузлы, ни в другие органы. Сама опухоль очень маленькая, стадия T1, химиотерапии не понадобится, нужно 5 лет принимать летрозол. И, поскольку у меня была сохраняющая грудь операция, мне назначили облучение левой груди. Кстати, сама операция была очень аккуратная, маленький, сантиметра 2,5, шовчик подмышкой.

В декабре-январе я прошла облучение, причём мне повезло: у части пациентов при инспирации (глубоком вздохе) сердце «прячется» от воздействия лучей и подвергается меньшей лучевой нагрузке. Это выясняется во время планирования с помощью СТ. Это очень важно: я работаю эхокардиографистом уже почти 20 лет и вижу на экране побочные эффекты от облучения, которому пациенты подверглись, например, в 80-х годах. С того времени медицина, слава богу, значительно продвинулись, и лучевая терапия не такая агрессивная, но все же я была рада, что есть ещё какие-то способы минимизировать воздействие на сердце.

Также перед началом лучевой терапии я встретилась со специалистом, которая объяснила мне, как лучше ухаживать за кожей во время облучения, дала пробники с кремом и свою визитку, чтоб я могла с ней связаться, «если что».

В начале терапии летрозолом, ещё до операции, мне сделали тест на уровень витамина Д в крови, потому что употребление этого препарата повышает риск возникновения остеопороза. По результатам обследования мне назначили принимать декристол (концентрат вит. Д) раз неделю. Также в рамках протокола мне сделали измерение плотности костей.

Когда закончилась лучевая терапия, я отдохнула дома пару недель и отправилась в клинику реабилитации. В ноябре после операции я написала заявление на реабилитацию в пенсионный фонд. Именно они в Германии оплачивают подобные мероприятия людям трудоспособного возраста.

В 2023 году я уже проходила лечение в реабилитационный клинике в Malenta, это чудесное местечко между Килем и Любеком. Тогда у меня была так наз. «профессиональная» реабилитация, связанная с проблемами, возникшими в связи с многолетней односторонней физической нагрузкой в рамках моей работы. Но сейчас мне нужна была онкологическая реабилитация, которая положена в ФРГ каждому онкологическому пациенту дважды в течение года после постановки диагноза. При заявке человек имеет право выбора клиники. Можно поехать в любой конец Германии. Но в этот раз я чувствовала себя ещё не очень хорошо, не хотелось уезжать далеко от супруга и собак, я огляделась и нашла в Ганновере реаклинику, имеющую неплохие отзывы и находящуюся недалеко, в паре трамвайных остановок от дома. Туда я и получила согласие на оплату лечения от пенсионного фонда.

Итак, в начале февраля началась моя реабилитация, которая продлилась 5 недель. В клинике я много занималась спортом, получала физиотерапию, были различные лекции, которые даже я, сама медик, сочла очень интересными и полными новой для меня информации. Мне оплатили 2 месячных проездных и ежедневный обед в клинике. Это было так наз. «частично стационарное лечение». Каждый день после 14:00 я была свободна. Мне предстоит ещё одна реабилитация и я хочу проходить её в той же самой клинике, потому что очень довольна результатом лечения.

В клинике мне помогли оформить заявление на Wiedereingliederung (постепенное ступенчатое возвращение к трудовой деятельности): каждые 2 недели мой рабочий день увеличивался на 2 часа. Начинала я с двух часов в день первые две недели, потом 2 недели по 4 часа, после пары недель по 6 часов я решила полностью вернуться в нормальный режим. Все это время я получала Übergangsgeld от пенсионного фонда и доплату от работодателя. Официально я находилась на больничном.

Я осталась очень довольна и тем, как меня прооперировали, и уходом за мной в отделении Frauenklinik bei Medizinische Hochschule Hannover. Немного подкачало, на мой взгляд, то, как мне объяснили, как себя вести после выписки. Но это было полностью компенсировано заботой обо мне моего домашнего врача и моего гинеколога. Они все хорошо объяснили. Также пребывание на реабилитации в клинике Median добавило много новых знаний.

Я заплатила за свое лечение тем, что я, как все работающие в Германии, плачу взносы в систему медицинского страхования. Это где-то 14,6% от брутто-зарплаты, подовину этой суммы платит работодатель. Т. е., реально я плачу 7, 3% от брутто. Поэтому, когда ты заболел, ты не должен искать деньги, единственное твое задание — выполнять предписания врача.

За лекарства по рецепту нужно доплачивать, максимально 10 евро за упаковку. Мой ежемесячный укол Zoladex стоит, например, 190 евро, его почти на 100% оплачивает страховка, я доплачиваю за него десятку. Малоимущие освобождены от доплат.

В Германии заболевшему человеку в первые 6 недель работодатель платит полную зарплату. Начиная с 7-ой недели начинают платить так наз. Krankengeld, больничные, около 80% от зарплаты. Сумма слегка колеблется, в моем случае было около 80%. Кроме того, в моем тарифном договоре предусмотрена доплата от предприятия до уровня моей обычной зарплаты. То есть, все время, пока я находилась дома (около 7-ми месяцев), мой доход не изменился.

За пребывание в больнице на операции я доплачивала по 10 евро за каждый день. Операция, медикаменты, физиотерапиия и облучение были за счёт медицинского страхования. Пребывание в реаклинике и деньги на жизнь (Übergsngsgeld) в эти пять недель мне финансировал пенсионный фонд. К Übergangsgeld мне доплачивал работодатель до уровня моей зарплаты. За пребывание в реаклинике доплат за день не было.

Сейчас я вроде бы, тьфу-тьфу, возвращаюсь к обычному ритму. Недавно ездила на контроль в Вюрцбург и смогла на этот раз лично сказать "спасибо" врачу, которая фактически спасла мне жизнь.