«Серьезный срок и страх умереть»: как я трижды пере­жила заключение с ВИЧ, а теперь помогаю людям

Впервые я попробовала наркотики в 15 лет.

Вскоре в моей жизни не осталось ничего, кроме погони за новой дозой, притонов и воровства. Из-за этого я получила ВИЧ-инфекцию, трижды была судима и провела в неволе суммарно восемь с половиной лет. Но мне удалось изменить свою жизнь — справиться с зависимостью и начать честно зарабатывать. Теперь я помогаю другим ВИЧ-положительным людям в фонде «Новая Жизнь»  .

Я родилась в 1977 году в Свердловске. Была вторым ребенком — у меня есть старшая сестра. Мое детство было печальным. Я росла в неблагополучной семье: родители выпивали. У нас постоянно были пьянки, большие компании, громкая музыка и драки, поэтому часто я не хотела идти домой. Буквально жила на улице, постоянно ночевала у соседей, тети или бабушки с дедушкой. Моя сестра жила у бабушки почти постоянно, но почему они не забрали меня — не знаю: видимо, сестру любили больше.

Пять лет назад я узнала, что моя тетя даже хотела лишить маму родительских прав и взять опеку на себя. Но делать этого все же не стала. У моих родителей бывали периоды просвета: они бросали пить и обещали, что все будет хорошо. Несмотря ни на что, я очень их любила.

Конечно, такая обстановка плохо на меня повлияла. Как и ровесникам, мне хотелось кушать и красиво одеваться — я завидовала модным подружкам.

В школе через общих друзей и знакомых попала в плохую компанию. В 14 лет я окончила девятый класс, а в 15 — попробовала травку. Тогда наркотики были в моде. Считалось, что кто употребляет — тот крутой, а кто нет — тот лох. Отказаться было стыдно перед компанией. В 16 лет перешла на более тяжелые наркотики — начала колоться ханкой  .

Вместе с новыми друзьями стала воровать, чтобы раздобыть деньги, — занимались карманными кражами. Сейчас мне за это стыдно, но тогда вызывало азарт и драйв. В 15 лет я впервые смогла себе хоть что-то позволить: тратилась на еду, одежду, клубы, дискотеки и, конечно, наркотики.

После школы бабушка заставила меня поступить в кулинарное училище, но я бросила его через год. Вскоре в моей жизни остались только наркотики и воровство. Так прошли восемь лет.

Перед глазами было много примеров знакомых, которые умерли от передозировки. Я хотела бросить: для этого закрывалась дома или ложилась в больницу, где мне давали медикаменты, чтобы перебороть ломку  . В таком состоянии даже жить неохота: тошнота, диарея, ломит кости, не можешь спать и есть. И так дней десять. Выходишь из больницы — а там та же компания, и все по новой.

Мои родители переживали за меня и просили лечиться. Но они сами были зависимы от алкоголя и понимали, что такие уговоры бесполезны. Сестра пыталась мне помочь, но ничего не получалось. А бабушка с дедушкой ничего не знали.

В конце 2001 года, когда мне было 24, меня поймали на карманной краже. Я была к этому готова — понимала: раз ворую, такое рано или поздно может случиться. Даже ничего на этот счет не почувствовала.

Год до суда я провела в СИЗО. При поступлении туда в 2002 у меня взяли анализы и выявили ВИЧ.

У меня уже были знакомые с таким диагнозом: все пользовались одними шприцами и варили наркотики в общей посуде. Но я всегда думала, что меня это не коснется. Когда сообщили результаты анализов, почва ушла из-под ног. Я думала, моя жизнь рухнула.

В то время уже начиналось активное распространение ВИЧ — его еще называли «СПИД» и «чума века». При этом практически не было доступной и обширной информации о путях передачи вируса, и никто не рассказывал, что с этим диагнозом можно жить долго. Антиретровирусная терапия, АРВТ  , не была широко доступна  . Я знала только, что ВИЧ — смертельное заболевание, от которого в муках умирают. И думала, что через год или два тоже скончаюсь.

Тогда подсудимых с ВИЧ содержали в отдельных камерах — еще никто не знал, что вирусом невозможно заразиться просто так  . В Екатеринбургском СИЗО таких камер было две, и меня перевели в одну из них.

Первую неделю я выла и рыдала. Мои сокамерницы, молодые девчонки, успокаивали меня, хотя у них были те же мысли о скорой смерти. Женщины из общих камер нас жалели и подкармливали — постоянно передавали фрукты и конфеты. Они тоже думали, что мы доживаем последние месяцы, и пытались нас поддержать.

Тогда я так и не смогла принять свой диагноз, но смирилась, что ничего не поделать. Среди моих сокамерниц были те, кто находились в СИЗО уже около года — это позволяло надеяться, что через месяц моя жизнь не закончится. Многие девушки уже меньше переживали, смеялись и улыбались. Глядя на них, я тоже решила не думать о плохом и жить, пока есть возможность.

Оказаться в заключении в первый раз было страшно. Ты постоянно под присмотром, за любую провинность вроде матерного слова могут отправить в карцер — крохотную комнату размером примерно метр на два. Кровать там опускается только на ночь — с 10 вечера до 6 утра, а все остальное время сидишь на бетонном камне. Однажды я тоже попала туда на неделю за то, что случайно ударила надзирающую.

Условия в СИЗО были ужасными. В камере вместо 9—10 человек могло жить 18. Из-за этого приходилось спать сменами. Свет не выключали никогда, везде ползали клопы и тараканы. Кормили баландой — то ли супом, то ли кашей непонятно из чего. Есть это абсолютно невозможно. На час в день выводили на прогулку в закрытый дворик, где даже не видно солнца. Угнетающая обстановка.

Особенно было тяжело в первое время из-за ломки. В лучшем случае мне могли дать обезболивающие, но они не помогали. А еще я не знала, как себя вести. Думала, что все остальные заключенные — очень злые. Но оказалось, что это не так: постепенно привыкла и влилась.

В конце 2002 меня приговорили к году условно и выпустили прямо из зала суда. Когда я выходила на свободу, очень хотела вернуться к нормальной жизни, но эта мотивация быстро исчезла, потому что я попала в ту же компанию. Кроме того, я была уверена в своей скорой смерти, а раз так — что еще делать? Доступной терапии и надежды на лечение тогда еще не было.

В 2006 я снова попалась на карманной краже. Меня приговорили к году в колонии-поселении. Приговор не вызвал у меня эмоций — жила как во фразе: «украл, выпил, в тюрьму»  .

Этот срок дался мне легко: прошлый опыт меня подготовил. Условия содержания в колонии-поселении не такие жесткие, как в обычной: можно свободно перемещаться внутри или даже выходить под конвоем за ее пределы — например, в магазин. Я работала при штабе — мыла полы.

Когда вышла на волю, все продолжилось. Употребляла так часто и много, что могла умереть от передозировки, и начала приторговывать наркотиками. В 2009 году мне дали третий срок за распространение  — восемь с половиной лет.

В колонии, куда я попала, было два отряда для ВИЧ-положительных. Их огородили от остальных, потому что нас все еще опасались.

Самым тяжелым было жить с мыслью, что я приехала туда в последний путь. В нашем отряде было около 130 человек, и чуть ли не каждую неделю на моих глазах выносили трупы. Терапию тогда давали только в самых запущенных случаях, когда человек был уже почти при смерти.

Я постоянно плакала и думала, что закончу так же. Все остальные проблемы на этом фоне меркли. Чтобы найти силы выживать дальше, пыталась отключаться от происходящего. Старалась верить, что мне повезет и я доживу до освобождения, а терапия станет доступной для всех.

Условия для ВИЧ-положительных были чуть легче, чем для остальных. Нам выдавали витамины, а если широко распространялись острые респираторные заболевания, мы первыми получали лекарства. Еще у нас было так называемое диетпитание — улучшенный набор продуктов, включавший молоко, яйца, сливочное масло и фрукты.

Женщины в колониях обычно работают на швейном производстве, но заключенные с ВИЧ могли делать это по желанию. Сидеть в отряде было скучно. Чтобы время летело быстрее, я отучилась на швею, но работать ей почему-то не захотела. Вместо этого присоединилась к другим девочкам из отряда, которые сбились в бригаду и проводили ремонты в колонии.

Администрация учреждения вела работу по ресоциализации заключенных: можно было обучиться профессии, как я, заниматься самодеятельностью, ходить к психологу. Но, честно говоря, все это не особо мне помогало. Наверное, потому, что в голове у меня было пусто и я ни к чему не стремилась.

Куда больше мне помогло то, что в колонию приезжали представители некоммерческих организаций. Они рассказывали, как сохранить здоровье во время заключения и чем они помогают после освобождения. Некоторые из тех, кто проводил беседы, сами раньше отбывали наказание. Они делились, как смогли изменить свою жизнь. Я смотрела на девушек и думала: «Почему у них получается, а у меня — нет? Я ведь тоже так хочу».

Особенно мне запомнился визит команды фонда «Новая Жизнь» в 2012 году. Некоторых из участниц встречи я знала заочно или лично — например, мы вместе отбывали наказание. Меня вдохновило, что они справились и, несмотря на свое заболевание, работают, занимаются спортом, помогают другим, заводят семьи и рожают детей. Я была очень счастлива за них и поверила, что тоже могу стать такой. Так у меня появились цели и желание жить.

Отбывание наказания само по себе не сильно помогло мне измениться. Исправительная система способна исправлять, но не всех. Кому-то достаточно один раз оказаться за решеткой, чтобы подумать: больше не хочу. Но если в мышлении ничего не скорректируется, то после освобождения вернешься к прежней жизни.

Я часто говорю, что человек начинает меняться, когда достигает дна своей жизни. Моим личным дном стало последнее заключение. Серьезный срок и страх умереть, если я продолжу употреблять наркотики, заставили понять: надо жить по-другому.

В 2015 году я освободилась из колонии досрочно — спустя шесть с половиной лет. Мне установили ограничения свободы  и дали предписание найти официальную работу.

Я вернулась жить к родителям, которые тепло встретили меня. На тот момент они уже не пили, а у папы был рак мозга. Я хотела достойно проводить его в последний путь и помочь маме. Это тоже мотивировало не возвращаться к прежней жизни.

Через знакомых я пыталась устроиться на работу в магазины или ломбард, но везде отказывали из-за судимости. Наконец, одна знакомая пригласила работать в крупную торговую сеть. Благодаря ее помощи меня взяли на должность кассира — мою первую в жизни работу. Я была счастлива.

Сама работа мне нравилась. Коллеги меня любили, потому что я была очень ответственным сотрудником: была готова выйти на смену и в выходные, и в праздники — когда попросят. Просто очень хотелось начать совершенно другую жизнь: чего-то достичь, помочь родителям, работать, возможно, завести семью.

В 2018 году меня повысили до замдиректора магазина. Несколько раз предлагали стать директором, но я отказывалась — казалось, что это слишком тяжело.

Тот год был для меня сложным: мне диагностировали рак яичников и умерла мама. Похоронила ее и буквально через месяц перенесла операцию. Онколог сказал, что мне обязательно нужно принимать АРВТ-терапию.

Я и раньше старалась следить за здоровьем: встала на учет в СПИД-центр, сдавала анализы в колонии. Но решиться на АРВТ не могла. Казалось сложным каждый день по часам принимать лекарства до конца жизни — а я чувствовала себя хорошо. Кроме того, у меня в голове было много мифов о лечении и его побочных эффектах.

После слов онколога я помчалась в СПИД-центр и попросила инфекциониста назначить мне лечение. Очень жалею, что не сделала этого раньше.

Благодаря терапии мне стало намного лучше: вирусная нагрузка  стала неопределяемой, иммунный статус  поднялся, проснулись энергия и бодрость. Я почувствовала уверенность, что проживу еще очень долго. В первое время сильно поправилась, но попросила инфекциониста поменять схему лечения — и вернулась в нормальный вес.

К 2022 году я уже семь лет трудилась на одном месте и столкнулась с выгоранием. Работа в торговле — это нелегко: приходилось и таскать мешки с овощами, и выгружать товар, и подменять сотрудниц на кассе. Хотелось перемен, но искать другое место боялась из-за судимости. Пожаловалась знакомой, и она пригласила меня в фонд «Новая Жизнь», где работала сама.

В магазине у меня был график 2/2. Месяц я волонтерила в организации в свои выходные, чтобы присмотреться. Прошла обучение равному консультированию  в дружественном фонде в Челябинске и вместе с другими волонтерами и сотрудниками отправлялась на выезды.

В специально оборудованном микроавтобусе мы консультировали людей, а медик проводил бесплатные тестирования для всех желающих. Этой возможностью пользуются как случайные прохожие, так и люди из категорий риска — например, употребляющие наркотики и секс-работницы. Приходили и те, кто уже знал о своем положительном ВИЧ-статусе. Мы отвечали на их вопросы и убеждали принимать терапию.

Еще в колонии я читала книги о ВИЧ-инфекции и помогала другим заключенным советами и поддержкой, поэтому опыт волонтерства мне понравился. В магазине меня не хотели отпускать, но я уволилась и устроилась в «Новую Жизнь» социальным работником и равным консультантом.

Сегодня я продолжаю участвовать в выездах, проводить тестирования и консультировать. Посещаю наркологические больницы, спецприемники, секс-работниц, изоляторы временного содержания и колонии. Но среди подопечных фонда много обычных людей: около 70% заражений происходит через гетеросексуальный половой контакт.

Узнать о болезни и принять ее психологически тяжело. Но я предпочитаю не жалеть человека, а разговаривать с ним серьезно. Объясняю, что ВИЧ — это не приговор: если вовремя начать лечение, можно прожить долгую и счастливую жизнь, создать семью и родить здоровых детей. В этом помогают личный опыт и чужие истории.

Около 70% людей, с которыми взаимодействует наш фонд, начинают принимать терапию или возвращаются к ней. У меня вырастают крылья от понимания, что своей работой я спасаю жизни, как бы громко это ни звучало.

Я очень довольна своей жизнью. У меня есть любимая работа, прекрасный мужчина и увлечения — рыбалка и прогулки по лесу. Опыт заключения и зависимости будто бы был в прошлой жизни — я давно забыла о нем, как о страшном сне.

Я рада, что на моем пути нашлись хорошие люди, которые помогли мне в трудный момент. Без поддержки общества заключенный никогда не социализируется: чем более жестоки мы будем — тем более озлобленным он станет. Он мог бы приносить пользу другим, но вместо этого вновь пойдет воровать и употреблять наркотики. Возможно, с первого раза он не исправится, как когда-то не смогла я. Но без поддержки это не получится никогда.