Как я занималась фигурным катанием, а теперь борюсь с нервной анорек­сией

В детстве я занималась фигурным катанием. О спортивном прошлом напоминают не только медали, но и расстройство пищевого поведения.

Я ушла из спорта в восьмом классе, даже не попрощавшись с тренером. И после этого ни разу не смотрела выступления фигуристов, не любовалась своими медалями и не доставала значок из шкафа. Поначалу я не понимала, почему воспоминания приносят мне только боль и злость, но через несколько лет ужасных диет и ненависти к своему телу оказалось, что жесткие ограничения фигурного катания привели меня к анорексии. К счастью, я вовремя обратилась за помощью и начала лечение.

Расскажу, как сформировались мои нездоровые отношения с едой, — надеюсь, кому-то это поможет вовремя выявить проблему у себя или ребенка.

Путь в спорт. Я впервые увидела выступление фигуристки, когда мне было пять лет. Красивая девушка из телевизора делала что-то невероятное: скакала, крутилась, летала — и все это на льду. Этого яркого впечатления хватило, чтобы твердо решить, что я хочу быть такой же.

Год уламывала родителей отдать меня в секцию фигурного катания. Покупать коньки ради минутного увлечения было непозволительной тратой — пришлось долго доказывать, что я не боюсь тяжелых тренировок и не брошу мечту после недели занятий. Я умоляла, плакала, клялась, что фигурное катание — это навсегда. И родители сдались.

Сначала меня возили на тренировки в ближайший торговый центр — там стоял маленький корт из пластикового льда. Тренер учил меня кататься, разворачиваться и падать. Это было весело, я горела энтузиазмом, поэтому вскоре родители купили мне фигурную форму и записали в настоящую секцию.

Обычно фигурным катанием начинают заниматься в три-четыре года. Для профессионала я была уже слишком взрослой, но мама выбила место в секции, а дальше мне пришлось стараться за двоих, чтобы возместить потерянные годы. Я получала разряды, участвовала и побеждала в соревнованиях. В конце начальной школы из одиночного спорта я ушла в синхронный — чтобы уже в команде продолжить развиваться.

Все начиналось хорошо, но в конце концов детское увлечение начало постепенно превращаться в работу — нудную и нелюбимую. Я не осознавала, как тренеры к нам относятся и что делают не так, но на уровне эмоций фигурное катание мне опротивело.

Ограничения в еде. Первый раз я села на диету в первом классе. Похудение казалось органичной частью фигурного катания: для тренеров вес спортсменок был очень важен. Они объясняли это тем, что худые легко скользят, выше прыгают и лучше смотрятся на льду. Нам говорили, что это забота о нас и нашем здоровье, ведь никто не хочет быть жирным. Но эта забота проявлялась странно.

На спортивных сборах нас каждое утро взвешивали. Похудевшим девочкам ставили хорошую оценку. А тем, кто не смог скинуть вес, — не очень хорошую. Мы должны были одновременно наращивать мышцы и сбрасывать вес. В то же время нас пугали появлением банок — выделяющихся накачанных мышц на ногах, как у бодибилдеров.

Еще с нами проводили воспитательные беседы. Учили питаться так, чтобы не толстеть, рассказывали, сколько и как часто мы должны есть, что можно, а что под запретом.

Со мной в команде катались совсем маленькие девочки — у них еще оставались детские щечки и животики. Эти особенности детского организма тренеры не забывали осудить.

А однажды после новогодних каникул всю команду выставили в ряд и попросили повернуться спиной. Тренер сказала, что будет смотреть, кто наел булки за новогодние праздники. Она действительно осмотрела каждого и вслух назвала виновных. Всем было страшно и стыдно, но никто не роптал: тренеров мы уважали, а многие даже любили.

Я не очень помню, чем конкретно питалась тогда, но помню, что почти не ела сладкое, жареное, хлеб. Любая вредная еда типа чипсов и газировок тоже была под запретом. В какой-то момент перестала есть торт на день рождения, хотя, наверное, мне очень хотелось.

Еще хорошо помню, как мы завидовали командам хоккеистов, которые ездили на сборы в одно время с нами: их обеды казались райским наслаждением, хотя и они, и мы ели столовскую еду среднего качества.

Отношение родителей. Мама воспринимала мои ограничения как здоровое питание, хотя иногда пыталась накормить тем, что тренеры запрещали. Помню, как она приехала на сборы и привезла сушки, а мне пришлось отказаться. Она даже поговорила с тренером, надеясь, что мне разрешат, но он не уступил. Диета была частью самого спорта: либо я слушаю тренера и не ем сушки, либо бросаю фигурное катание.

Я делала успехи: у меня есть медали всероссийских соревнований, золото чемпионатов Берлина и Будапешта, а в шкафу лежит значок первого взрослого разряда. Но все же, когда мне было 14 лет, я ушла из фигурного катания.

Одновременно с отказом от интенсивных тренировок и снятием ограничений в еде мое тело стало быстро меняться, и это не радовало. Хотя я думаю, что в основном перемены были связаны с пубертатом: вес не пошел резко вверх, но появились бедра, исчез отчетливо выделяющийся раньше пресс. Из-за гиперфокуса на своем теле, который я приобрела за время тренировок, даже малюсенькое изменение воспринималось драматично.

Я винила себя в недостатке силы воли и каждый день ругала свое тело через зеркало. Пробовала не очень адекватные диеты — например, питалась на 1000 ккал в день или переходила на питьевой режим, то есть только пила разные жидкости, полностью отказавшись от твердой пищи.

Вместе с тем я каждый день занималась дома на коврике. Иногда заворачивалась в полиэтиленовую пленку и, чтобы вывести «лишнюю» жидкость, скакала несколько часов подряд. Я каждый день взвешивалась и не могла выйти из дома, пока не сбрасывала вес до желаемых цифр, избегала носить юбки, шорты и купальники. Когда ела, испытывала к себе отвращение, а когда пропускала занятие спортом — страшную тревогу. Я не помню, сколько тогда весила, но любое похудение воспринималось с радостью.

В одиннадцатом классе из-за недоедания у меня стали на несколько месяцев пропадать месячные, я часто испытывала слабость и головокружение и даже два раза падала в обморок. Я поняла, что расстройство питания отнимает у меня слишком много сил и здоровья, и поделилась проблемой со школьным психологом.

Психолог понял, что ситуация серьезная, и посоветовал обратиться к психиатру, даже рекомендовал конкретного специалиста из частной клиники. Прием стоил 8000 ₽. Доктор поставила диагнозы «нервная анорексия» и «депрессивное расстройство».

Нормализация питания. Нормализация питания была самой сложной частью лечения. Я старалась придерживаться расписания — есть в определенное время, несмотря на вину, стыд и тревогу. Я осознавала, что голод делает меня нежизнеспособной, а я хочу нормально думать и иметь силы на жизнь, поэтому шла до конца. Но, конечно, срывы были.

Возвращаться к регулярному питанию после срыва каждый раз помогали близкие. Мне проще есть, когда кто-то ест вместе со мной, еще проще — когда кто-то предлагает поесть или просто приносит еду.

Также помогал просмотр видеороликов во время приемов пищи: так я отвлекалась и меньше думала о еде. Еще один важный шаг — отказ от использования известной соцсети. Благодаря этому я стала меньше сравнивать себя с другими, а еще перестала случайно натыкаться на короткие ролики о питании и диетах.

Психотерапия. Я стараюсь каждую неделю посещать психолога. Хороших специалистов в принципе не так много, а тех, кто умеет и готов работать с расстройствами пищевого поведения, еще меньше. За сеанс плачу 6000 ₽. Консультации помогают мне справиться с искаженными представлениями о еде и нездоровыми отношениями со своим телом.

Антидепрессанты. Из-за депрессии врач назначила антидепрессанты. Я принимаю их уже два года — сменила несколько препаратов, пока нашла подходящие. Раз в три месяца посещаю психиатра — за это время стоимость приема у моего доктора выросла до 17 000 ₽, поэтому планирую перейти к другому врачу.

Год назад мне сменили диагноз на атипичную нервную анорексию, потому что к тому моменту вес уже нормализовался.

Я лечусь уже несколько лет и научилась отделять голос разума от голоса анорексии, сочувствовать себе и своему телу. Сейчас у меня нет постоянной фоновой тревоги по поводу того, как я выгляжу.

Я понимаю, что чувство вины, каким бы страшным оно ни было, не повод избегать приемов пищи или определенных продуктов. Научилась сталкиваться со своей виной и тревогой, и с каждым столкновением они понемногу уменьшаются: этим летом я надела купальник и вышла на пляж, для меня это прогресс. Но в немалой степени моим пищевым поведением все еще руководят советы из далекого спортивного прошлого.

На мой взгляд, тренерский террор для профессионального спорта — повседневность. Например, олимпийская чемпионка Юлия Липницкая ушла из фигурного катания из-за тяжелой анорексии. А ее тренер Этери Тутберидзе публично хвалила порошковую диету спортсменки. Другая олимпийская чемпионка Алина Загитова рассказывает, что во время подготовки к соревнованиям она даже почти не пила воду, а после завершения карьеры ест один раз в день.

Конечно, олимпийские чемпионы тренируются в более тяжелых условиях, чем спортсмены регионального уровня. И давят на них наверняка сильнее. Но необходимость быть худой лежит в основе этого спорта. Пока ты тренируешься, общаешься со спортсменками из других школ и городов, идея худобы и похудения сопровождает тебя всегда.

В фигурное катание приходят в том возрасте, когда ребенок не может оценить адекватность требований педагога. В итоге дети растут с искаженными представлениями о норме и извращенным отношением к собственному телу. Даже если худоба и правда критична для скольжения и прыжков, это не значит, что надо нормализовывать анорексию. Ничего, что угрожает здоровью, не может считаться нормальным.

В общем, ешьте хорошо и вкусно! А если подозреваете у себя РПП, обратитесь к психологу.

Фигурное катание — дорогой спорт. Коньки, форма, тренировки, платья для программ, поездки на соревнования. Все это стоит бешеных денег и не спонсируется никем, кроме родителей. Но стоимость будущих ментальных проблем в эти расчеты обычно не входит.

Прием психиатра стоит от 10 000 ₽, за сеансы у психотерапевта я плачу 6000 ₽ — посещаю почти каждую неделю. Еще примерно 3500 ₽ каждый месяц уходит на антидепрессанты.